Сборник рассказов «Хроники Маджипура» знакомит нас с различными эпохами и социальными кругами маджипурс-кой жизни, освещая детали, не вошедшие в романы. Повесть «Горы Маджипура», чье действие происходит через пятьсот лет после правления Валентина, переносит читателя в ледяные полярные земли, где давно уже существует отдельная варварская цивилизация. Трилогия о Престимионе рассказывает об эпохе за тысячу лет до Валентина, когда Маджипуром правила магия. Коронал Престимион, смещенный с престола сыном прежнего коронала при помощи магов и чародеев, приводит своих сторонников к победе, сам прибегнув к некромантии.

Представленная здесь новелла относится к времени более раннему, чем любое из маджипурских повествований — за четыре тысячи лет до Валентина и за три до Престимиона. Со времен первых человеческих поселений прошло, однако, уже десять тысячелетий, и древняя история планеты успела стать легендой.

 КНИГА ПЕРЕМЕН

© Перевод. Виленская Н.И., 2006

Стоя около узкого окна спальни на второй день своего плена и глядя на кроваво-красное Барбирикское море далеко внизу, Айтин Фурвен услышал, как отодвигают засов, запиравший дверь его апартаментов снаружи. Он оглянулся. В комнату по-кошачьи проскользнул вожак разбойников Касинибон, и Фурвен снова отвернулся к окну.

— Я говорил вам вечером, что отсюда прекрасный вид, — сказал Касинибон. — На всем Маджипуре нет ничего, что могло бы сравниться с этим алым озером.

— Красиво, да, — хладнокровно подтвердил Фурвен.

Касинибон продолжал все так же весело и приветливо, обращаясь к его спине:

— Надеюсь, что спали вы хорошо и нашли ваше жилище в целом удобным, принц Айтин.

Хорошее воспитание, обязывающее быть вежливым даже с бандитом, побудило Фурвена повернуться к атаману лицом.

— Я, как правило, не пользуюсь своим титулом, — холодно произнес он.

— Разумеется. Я тоже не пользуюсь, хотя происхожу из старой восточной аристократии. Род у нас, возможно, не столь уж знатный, но все же. Титулы — это так архаично! — Касинибон усмехнулся. В его улыбке, хитрой, почти заговорщицкой, насмешка смешивалась с обаянием, и Фурвен почувствовал невольную симпатию к этому человеку. — Однако вы не ответили на мой вопрос. Достаточно ли удобно вам здесь?

— О да, вполне. Более комфортабельной тюрьмы и представить себе невозможно.

— Хотелось бы подчеркнуть, что это не тюрьма, а просто частная резиденция.

— Возможно, но ведь я здесь пленник, не так ли?

— Тут я вам уступаю. В настоящее время вы действительно пленник. Мой пленник.

— Благодарю за прямоту. — Фурвен вернул свое внимание Барбирикскому морю. Длинное и узкое, как копье, оно протянулось миль на пятьдесят по долине, над которой на сером утесе стояла крепость Касинибона. На его берегах виднелись полумесяцы остроконечных дюн, казавшихся издали легкими, как облака, — тоже красные. Даже воздух мерцал красным отраженным светом, и само солнце приобрело багряный оттенок. Вчера Касинибон, хотя Фурвен не проявлял особого интереса, объяснил, что в озере обитают миллиарды крошечных ракообразных — именно их ярко окрашенные панцири, копившиеся на протяжении тысячелетий, придают этот кровавый цвет и воде, и песку. «Интересно, побывал ли здесь отец с его страстной любовью к всевозможным цветовым эффектам? — подумал Фурвен. — Наверняка побывал».

— Я вам принес перья и бумагу, — сообщил Касинибон, аккуратно раскладывая вышеупомянутые предметы на столике рядом с кроватью Фурвена. — Этот вид непременно вдохновит вас на стихи, уж я-то знаю.

— Несомненно, — тем же ровным бесстрастным тоном ответил Фурвен.

— Не хотите ли сегодня поближе взглянуть на озеро? Вместе со мной?

— Значит, вы не собираетесь держать меня в четырех стенах — вернее, в трех комнатах?

— Ну разумеется, нет. К чему такая жестокость?

— Что ж, буду рад совершить экскурсию, — с тем же безразличием промолвил Фурвен. — Авось здешние красоты в самом деле вдохновят меня на пару стишков.

Касинибон любовно похлопал по стопке бумаги.

— Она пригодится вам еще и для просьбы о выкупе.

— Этим я займусь завтра, пожалуй. Или послезавтра.

— Как вам будет угодно, ведь спешить некуда. Можете гостить у меня, сколько пожелаете.

— Сидеть у вас — так будет вернее.

— Ну да, хотя я надеюсь, что вы будете воспринимать себя скорее как гостя, чем как узника. А теперь прошу извинить, у меня масса скучных хозяйственных дел. Увидимся позже. — Касинибон усмехнулся снова и с поклоном вышел.

Фурвен был пятым сыном бывшего коронала лорда Сангамора, чьим главным достижением считалось строительство знаменитых туннелей на Замковой горе, названных его именем. Лорд Сангамор, человек с ярко выраженной творческой жилкой, велел отделать их стены искусственным камнем, который светился изнутри, вызывая восхищение знатоков. Фурвен унаследовал отцовское эстетическое чувство, но не силу его характера: на Горе у него создалась репутация бездельника, бонвивана, даже повесы. Друзья — а их у него было много — и те затруднялись назвать его положительные черты. Он, конечно, с необычайной легкостью кропал стишки, был незаменимым спутником в путешествии или в таверне, мастером по части острот и парадоксов, но в остальном...

Сын коронала, согласно давней традиции, не имеет никакого определенного будущего в администрации Маджипура. Никаких должностей Для него не приберегается. Трон для него закрыт, поскольку власть по наследству никогда не передается. Старшему сыну обычно достается прекрасное поместье где-нибудь на Горе, где он и живет в свое удовольствие, будто герцог. Второй и даже третий сыновья могут остаться в Замке и стать советниками, если у них есть склонность к политике, пятый же, рожденный в поздние годы отцовского правления и вытесненный из ближнего круга теми, кто пришел раньше, обрекается обычно на вольготное и совершенно безответственное существование. В общественной жизни он никакой роли не играет. Он сын своего отца, но сам по себе ничего не значит. Никто не считает его пригодным для чего-то серьезного — никому даже в голову не придет, что он может интересоваться важными делами. Таким принцам от рождения выделяются постоянные апартаменты в Замке, назначается щедрая пожизненная пенсия, и все как будто только того и ждут, что они будут предаваться праздным развлечениям до конца своих дней.

Фурвен в отличие от принцев с более беспокойным нравом вписался в эту перспективу как нельзя лучше. Поскольку ничего особенного от него не ожидалось, сам от себя он тоже требовал очень мало. Природа для него не поскупилась: он вырос высоким, стройным, грациозным, с золотыми волнами волос и красивыми чертами лица. Он превосходно танцевал, пел вполне приличным слабеньким тенором, отличался во всех видах спорта, не требующих грубой физической силы, хорошо фехтовал и правил гоночной колесницей. Главным же его даром было стихосложение. Поэзия лилась из него, как дождь с неба. В любой момент дня или ночи, разбуженный после пирушки или в разгар этой самой пирушки, он хватал перо и сочинял балладу, сонет, песенку, веселую эпиграмму, какую-нибудь ритмичную пустяковину, а то и длинную цепь героических куплетов — на любую тему. Глубины во всей этой стряпне, конечно, не наблюдалось. Не в его натуре было исследовать людские души, тем более облекать эти исследования в поэтическую форму, но все знали, что в легком, игривом жанре Айтину Фурвену равных нет. Это были стихи на случай, славящие радости постели или бутылки, порой насмешливые, но никогда не переходящие в злую сатиру — стихи, демонстрирующие игру ритма и созвучий, не претендуя на какой-либо смысл.

— Сочини нам стишок, Айтин, — восклицал кто-то из приятелей, когда они сидели за вином в одной из кирпичных таверн Замка, и другие подхватывали: — Стишок, стишок!

— Тогда скажите мне слово, — отвечал Фурвен, и кто-нибудь, его нынешняя любовница, к примеру, говорила:

— Колбаса.